Характер и формы взаимодействия сектантов с коренными жителями Закавказья — дают возможность понять всю сложность взаимоотношений представителей разных цивилизаций, вынужденных проживать на небольшой территории, ограниченной морями и горами.
Многочисленные исследования, в том числе и зарубежных ученых, посвященных взаимоотношениям имперской власти и туземных элит, позволяют увидеть в русских переселенцах важную «третью силу» процесса колонизации.
Предполагалось, что русские крестьяне-колонисты сумеют передать российскую культуру, нормы и образ жизни коренным жителям Закавказья.
Сектанты начали прибывать в Закавказье в первой трети 19 века. Они не были ни убежденными агентами имперской власти, ни носителями «цивилизаторской» миссии, ни миссионерами. Для большинства их них это был первый опыт проживания рядом с неславянскими народами. Местные жители знали русских как солдат, но прибытие сектантов стало встречей с людьми гражданскими, да еще и неортодоксальными христианами. В новых отношениях не было места неоспоримому господству одной стороны; русские переселенцы не занимали привилегированное положение на чужбине. В узнавании друг друга колонисты и местные жители с трудом, но стремились установить приемлемые социальные и культурные модели выживания.
Для автохтонного населения именно поселенцы представляли Россию и русских. Но в силу многих причин первые контакты сектантов и коренных обитателей региона носили в основном негативный и весьма противоречивый характер. Антагонизм и непонимание были главными элементами сложной системы отношений. Переселение сектантов в Закавказье затронуло экологию региона и дестабилизировало существующие системы землевладения и землепользования. Борьба за землю порождала вспышки насилия, развитие же торговли — экономические связи, а совместное проживание и труд — взаимопомощь и культурную трансформацию. Ожесточенные конфликты порождались тем, что пришельцы часто селились на участках, уже используемых местными жителями. Для местных жителей, кто жил за счет земледелия, это означало сокращение количества земли, доступной для возделывания. Что же касается кочевников Южного и Восточного Закавказья, то оседлый образ жизни русских вносил разлад в их многовековые миграционные маршруты и систему выпаса скота.
Земельные конфликты усугублялись чрезвычайным разнообразием самого землепользования среди народов Закавказья. Местные сельчане являли в то время весь набор возможных земельных отношений. Они были и оседлыми землепашцами, и полукочевниками и кочевниками, причем зона преобладания последних расширялась по мере приближения к побережью Каспия. Сектанты же были государственными крестьянами, практикующими оседлое земледелие в сочетании с пастбищным животноводством. Их отношения с новыми соседями зависели от социально-экономических и, в меньшей степени, этнических особенностей соседствующих с их землями народов.
В первые годы жизни в Закавказье (1830-1840-е гг.) переселенцы-сектанты не выдержали бы тяжестей обустройства без прямой поддержки соседей, без предлагаемых ими возможностей трудоустройства. Сектанты, прибывавшие в Закавказье, обычно были крайне бедны и к тому же истощены переездом (особенно это касается периода 1830—1860 гг.). Помощь, оказываемая местных жителями, была в этих условиях поистине бесценной, хотя и не всегда добровольной. По приказу властей «туземцы» оказывали самые разные услуги: строили временное жилье для новоприбывших; заблаговременно засевали поля для тех, кто еще не приехал; предоставляли свои дома для постоя; обеспечивали семенным зерном для будущих посевов; делились хлебом и другими продуктами питания (прямо и косвенно, через налогообложение), а также готовили древесину для отопления и постройки жилищ.
Из-за переживаемых в начальный период пребывания хозяйственных неудач, колонисты были просто вынуждены, чтобы выжить, просить соседей о материальной поддержке. В целом можно заключить, что на протяжении первых двадцати лет в Закавказье подавляющему большинству переселенцев не оставалось иного выхода, кроме как сочетать собственную сельскохозяйственную деятельность с работой на соседей.
Раздача земель колонистам означало конфликты не только с местными земледельцами. Под угрозой оказывались также традиционные маршруты кочевников. Яркой иллюстрацией к этому тезису могут служить земельные споры, сопровождавшие заселение сел Топчи и Алты-Агач в начале 1830-х гг. Прибыв на место, семьи молокан активно стали застраиваться, разводить огороды и засеивали поля просом, льном, овсом, горохом и коноплей. Предоставленная им земля считалась собственностью государства, которую и местные жители ранее (взяв в откуп), использовали ее для посадок и в качестве пастбищ для своего скота. Вскоре после прибытия колонистов, кочевники, гнавшие свой скот из районов Ширвана и Кубы, заняли земли, предназначавшиеся молоканам. Они не только занимали своими стадами луга, где должен был пастись скот последних, но и позволяли животным потравить зерновые посевы.
Однако переселенцы не пользовались особыми привилегиями — пусть и русские, они все равно оставались смутьянами, париями. Более того, во многих случаях местные власти более пеклись об экономическом благополучии коренного населения и не сразу соглашались отнимать у него землю для передачи новоприбывшим на местах. Считалось, что, если сектантам предстоит переезд в Закавказье, то их должно направлять на пустующие, свободные земли, дабы не вызывать никакого «стеснения» местного населения. С течением времени внимание царских чиновников к нуждам местных народов не ослабевало.
Бывало, что местные власти из экономических соображений увеличивать наделы колонистов. Подобная практика перераспределения казалась местным жителям произволом, создавала трудности в налаживании добрых отношений и подчас вызывала вооруженные столкновения. Так, переселенцы из села Сухой Фонтан Эриванской губернии периодически защищали поля от кочевников-азербайджанцев, пытавшимися прогнать свой скот по их полям и лугам. И когда сектанты из села Сухой Фонтан выходили на свои поля, «они (как свидетельствуют документы) неустрашимо лезли со своими плугами и оттуда с оружием в руках частенько бросались на татар-обидчиков». Поля духоборов села Родионовка Ахалкалакского уезда Тифлисской губернии, примыкавшие к азербайджанским, постоянно вытаптывались, а стада угонялись, чтобы освободить место азербайджанскому скоту. Вооруженные мусульмане постоянно атаковали колонистов, пытающихся обрабатывать выделенную им землю.
Колонисты в подобной ситуации неоднократно посылали в местную и губернскую администрацию жалобы на плохое обращение со стороны новых соседей, требуя немедленной защиты. Однако действия властей были в лучшем случае неэффективными. Молокане с. Алты-Агач неоднократно ловили воров на месте преступления и выдавали их местной полиции (вместе с официальной жалобой) для наказания. Но, несмотря на свои инициативу, сектанты видели, как полиция этих «воров-татар» практически сразу же отпускает, и все старания молокан приструнить своих обидчиков остаются тщетными. Нужно было охранять свое имущество, и постепенно колонисты стали заводить себе ружья. На этой почве часто разыгрывались кровавые драмы и случались даже убийства с обеих сторон».
Мемуары и записки переселенцев, официальные документы, материалы журналистов местных газет и этнографов того времени изобилуют жалобами на разбойные нападения, набеги, убийства, похищения, изнасилования и другие формы жестокого обращения местных жителей с колонистами. Пацифистский дух религии сектантов постоянно подвергался в связи с обстановкой существенным изменениям. Отвечая на вызовы нового мира, колонисты были вынуждены пересмотреть прежние устои веры, перейдя к приятию насилия как средства разрешения конфликтов. Они стали адекватно реагировать на жестокость и бандитизм со стороны мусульман Закавказья, давать отпор, следовать практике жесткого отмщения.
Со своей стороны сектанты, как и местная администрация, проводили четкое разграничение между различными этническими группами, вступающими с ними в контакт. Например, армян русские считали весьма хитрыми и двуличными». В полицейском отчете 1883 г., где подчеркивается, что «армяне граждане — торговцы, являются ловкими обиралами и эксплуататорами простого русского населения и в особенности духоборов», «об них, т. е. о татарах и армянах духоборы села Славянка Елисаветпольской губернии отзываются очень дурно: только та и разница между ними, что татарин смотрит, как бы ограбить да убить, а армянин не пропустит случая обсчитать да надуть».
«Татары» (азербайджанцы) и другие мусульманские народы Закавказья вызывали наибольшее недоверие и страх у русских колонистов. Корни того, что русское население считало «азербайджанским насилием», трактовались по-разному. По мнению чиновников и исследователей того времени, воровство и насилие — плод мусульманской культуры, «полудиких», «азиатских» традиций местного населения.
Насилие как таковое, не являлось для сектантов чем-то новым. В России они были постоянной мишенью нападок со стороны местных властей, помещиков, священников и православных соседей-крестьян. Тем не менее, азербайджанские методы — нападение на деревни, похищение заложников, грабежи, убийства, и все это с применением разных видов оружия — оказались для них шокирующими и неожиданными. Ощущая себя жертвами, низвергнутыми в необъятные воды океана бандитизма, сектанты поняли, что закавказское насилие — это что-то особенное.
Архивы изобилуют полицейскими отчетами, где в деталях описываются акты грабежа и насилия со стороны азербайджанцев. В этих источниках подчеркивалось, что, азербайджанцы были предрасположены к воровству и насилию. Таким образом, в том недружественном приеме, который оказали колонистам, русская сторона обычно видела результат естественно присущей горцам-мусульманам привычки к применению вооруженной силы.
Бытовавшие в среде колонистов этнические стереотипы отражали общероссийские социально-культурные стереотипы южных народов: слабые, ленивые и, значит, неопасные грузины; хитрые, пронырливые деляги-армяне (как иногда говорили, «евреи Кавказа») и не тронутые цивилизацией мусульмане, воинственные дикари — вот образы, преобладавшие в русской колониальной лексике. Какими бы ни были реальные источники насилия и сами разбойники, и сектанты, и представители властей оставались убежденными в том, что всему причиной азербайджанцы, турки и другие мусульмане — народы, естественно предрасположенные к бандитизму, грабежам и пр. Подобные представления влияли на поведение колонистов. Несмотря на религиозные пацифистские установки, члены сектантских сообществ начали копировать тактику своих соседей, отвечая на насилие еще большим насилием в качестве меры сдерживания. Поступая таким образом, они приспосабливались к тому, что им казалось преобладающей моделью межличностных и межгрупповых отношений на новом месте представителей разных цивилизаций и религий. Ухоженные и богатые хозяйства духоборов, большое количество скота составляли постоянное искушение для воинственного туземного населения, и набеги и грабежи не уменьшались, а учащались.
Документы и материалы дают очень скупую информацию о том, как сектанты воспринимали и осмысливали сдвиги в своем поведении и моральных нормах. Местное население не осталось в долгу: в первые годы на духоборов смотрели как на бандитов и убийц, их «чуждались, как прокаженных».
Описанные в источниках нападения и грабежи затрагивали все стороны жизни колонистов: от экономического положения до психологического настроя. Множество сектантов гибло или физически пострадало во время нападений. Воровство и бандитизм причиняли сектантам существенный материальный ущерб. Нападения также сильно изнуряли поселенцев психологически. В. В. Верещагин записал слова одного духобора о том страхе, в котором постоянно жила их община: «Едешь куда-нибудь, так и не знают, ждать тебя назад или нет; а приедешь, хоть не издалечка, так и говорят: Слава Тебе, Господи! Ночь пройдет спокойно, воровства на деревне не было — все Бога благодарят, ну авось и завтра как-нибудь проживем».
Перед лицом непрекращающегося насилия и либо равнодушного, либо бессильного отношений государственных чиновников, сектанты-переселенцы все чаще начинают давать отпор своим врагам. Совершенно очевидно, что духоборы и молокане не просто перешли в общении с местными жителями на один «язык насилия» — модель, типологически сходная с североамериканской (колонисты-индейцы, колонисты-негры.). И все же нигде в источниках не говорится о том, что в отместку за похищения людей, кражу скота или бандитизм на дорогах колонисты обратились к захвату заложников, грабежу или угону скота — это было бы, по представлениям азербайджанцев, адекватным ответом. Сами сектанты утверждали, что все, что они делают — исключительно в рамках самозащиты, что к таким крутым мерам их принуждают сами азербайджанцы, все же необходимо отметить, что, как правило, «наказание» по степени жестокости не соответствовало «преступлению». Правда, они не заимствовали азербайджанские формы насилия, а применяли методы, характерные для русской культуры. Взяв в руки оружие и сумев уменьшить число нападений на их общины (хотя полностью положить им конец так и не удалось), они заработали немало уважения у местных жителей.
Более того, сектанты начали судить местных жителей своим собственным судом, вместо того, чтобы отдавать тех, кого они считали преступниками, официальным правоохранительным органам. Они старались выносить обидчикам «приговоры» настолько суровые, насколько это позволяла их коллективная совесть. Со временем молокане начали брать правосудие в свои руки. В мемуарах они рассказывают, как «после этого стали своим судом расправляться с безобразниками-татарами за обесчестие женщин»; как они могли «стрелять татар как зайцев» в случае вандализма или в отместку за ранение или убийство русского. Сожжение виновных заживо, оскопление насильников, охота на преступников и массовые избиения воров — видно, что насилие применялось не только в отместку, но и в назидание; колонисты надеялись напугать туземцев излишней жестокостью, чтобы отбить у тех желание продолжать свои набеги в будущем.
Со своей стороны жестокий отпор породил самые мрачные толки о поселенцах-молоканах среди окружающих их инородцев врагов своих, не дай Бог попасться им в руки. По приезде в регион (1840-е гг.) одежда «туземцев», внешний вид, техника пахоты, арбы, влекомые волами — все казалось им странным. Местные считали, что молоканам свойственно часто жгут разбойников, применяя своеобразный «закон Линча», а также кровавые и жестокие наказания.
Тем не менее, хотя жестокое обращение колонистов с азербайджанцами и определялось этническими предрассудками и факторами, они не выработали религиозной идеологии расового доминирования. Обращение сектантов к насилию имело два важных следствия. Во-первых, отряды вооруженных ополченцев из сектантских поселений начали играть важную роль в управлении краем. Колонисты не только защищали себя, но и помогали поддерживать закон и порядок, а также имперский суверенитет в приграничных районах. Во-вторых, «силовые методы» помогали приструнить беспокойные племена.
Способность постоять за себя принесла поселенцам всеобщее уважение. «Туземцы» больше не смотрели на них, как на потенциальных жертв, а в некоторых случаях открыто их страшились. Как сообщает исследователь того времени, «местные жители стали уважать молокан за правдивость и, вместе с тем, боятся их, так как в случаях нападения, увода скота и т. п., все общество действует как один человек, преследуя нарушителей собственности; поэтому, воровства и грабежей у молокан почти не бывает, чего далеко нельзя сказать про другие, окружающие селения». По словам другого российского наблюдателя, сектанты, противопоставляя силе силу, заслужили уважение своих соседей: «Для простого татарина слово «урус», которым он зовет всякого русского, соединяется с известной долею уважения и почтения, с каким он относится к нему, хоть право на это уважение приобрели они дорогостоющей им борьбою».
По полицейским рапортам, преступность в регионе постепенно упала до уровня, который российские власти могли со спокойной совестью игнорировать. И если полицейские отчеты за первые тридцать лет пребывания сектантов в Закавказье изобилуют фактами, свидетельствующими о сложных отношениях между ними и местным населением, в 1880-е гг. о конфликтах уже практически не упоминается. «Сектанты эти всегда живут в ладу как между собою, так равно и с коренным мусульманским населением губернии»; «с туземцами сектанты живут дружно и недоразумения между ними бывают редко»; «по отношению к местным властям сектанты оказывали полное уважение и повиновение; все они, как между собою, так и с местными жителями, жили весьма мирно» — можно было прочитать в отчете губернатора Елисаветпольской губернии за 1878 г., политических обзорах Бакинской губернии за восьмидесятые годы.
Убежденность царской администрации в благотворном воздействии сектантов на соседей (благодаря авторитету силы или доброго примера) оказывала все большее влияние на колониальную политику в Закавказье. И в конце 1880-х гг. бакинский губернатор пришел к выводу, что с достигающей опасного уровня преступностью на территории Северного Азербайджана лучше всего бороться с помощью сектантов. В «в виде опыта», он распорядился поселить в криминогенном районе (где русские войска регулярно участвовали в перестрелках с разбойниками) несколько десятков молоканских семей. Оказалось, что «этот первый опыт сразу дал самые блестящие результаты, которые далеко превзошли самые смелые ожидания» — уровень преступности значительно упал.
Однако, хотя грабежей и нападений стало куда меньше, насилие все же продолжало оставаться центральным элементом отношений сектантов и местного населения. Начиная с 1860-х гг. и до конца столетия, периодически появлялись сообщения об угоне азербайджанцами скота колонистов, а также о лезгинах, в открытую нападавших на их общины
С течением времени, формы подобной поддержки претерпели значительные изменения. С ростом благосостояния колонистов, теперь уже местные жители полагали для себя выгодным поддерживать отношения с ними, а в некоторых случаях даже зависели от предоставляемых переселенцами услуг и материальных благ. Колонисты вступали с местными жителями во взаимовыгодные отношения и налаживали экономические контакты.
По мере развития экономических взаимоотношений, в которых принимали участие обе стороны, бравшие на себя, осознанно или неосознанно, различные хозяйственные функции и занимавшие взаимодополняющие ниши, развивались и углублялись экономические связи. Усилился обмен сельскохозяйственными навыками, технологиями и, хотя и в меньшей степени, культурными практиками. С наибольшей интенсивностью шли в сфере производства (орудия труда, сельскохозяйственные навыки и пр.). Русские привезли с собой инструменты, скот, агрикультуры и технологии, часто неизвестные в регионе. Местные народы переняли у колонистов немало сельскохозяйственных орудий, приемов и видов деятельности. К примеру, азербайджанцы Эриванской губернии освоили косы, вилы, бороны, молотилки и грабли российского образца. «Туземцы» также освоили отдельные инструменты, переняли новые породы скота и в целом стратегии выживания, пришедшие из России, считая их более удачными и полезными. Колонисты также позаимствовали из местного сельскохозяйственного инвентаря. Они быстро освоили молотилки из дерева и булыжников и стали пользоваться ими вместо тех каменных, что привезли из Новороссии. Вслед за соседями-тюрками, начали «пахать поглубже, сеять пораньше», т. к. солнце летом высушивало верхние слои почвы, а поздно посеянные растения не могли выстоять перед августовскими заморозками. Привезенные из России четырехколесные, с низкой осадкой повозки вскоре потеснили туземные двухколесные арбы.
Так, русские основные свои силы отдавали выращиванию картофеля, капусты, моркови и свеклы — все эти культуры были завезены на Кавказ из Центральной России.
Колонисты довольно быстро взяли под контроль сектор транспортных перевозок и мелкой торговли, на котором они и сосредоточили свои экономические усилия. Благодаря своему господству на рынке транспортных услуг и введению новых сельскохозяйственных культур, сектанты стимулировали товарное земледелие среди местных жителей, развивая региональную торговлю. Контролируя сеть транспортных перевозок, переселенцы заключали договора о перевозке товаров по всему Закавказью — с грузинами, армянами, курдами, азербайджанцами (купцами, ремесленниками, крестьянами). Сектанты-мужчины изъездили на своих повозках весь регион, получив возможность соприкоснуться с альтернативным образом жизни, и что-то, естественно, приносилось и в общины колонистов. Многие колонисты продавали хлеб, а также другие продукты азербайджанцам из соседних сел. Затем торговцы-мусульмане отвозили товар в Баку и продавали, а деньги, за вычетом своей доли, привозили русским. В Елисаветпольской губернии сектанты сами продавали излишки урожая в соседние села и города.
Отношения между сектантами и «туземцами» характеризовались также ростом взаимопомощи, развитием сложных форм взаимовыгодных экономических контактов — «экономики пограничных обменов». Экономические связи вели к взаимному влиянию. Поскольку повседневные контакты рождали как напряженность, так и привязанность, поселенцы и «туземцы» постоянно создавали и переделывали себя и свои отношения. Когда, после серии компромиссных шагов, отношения входили в нормальное русло, на переднем плане оказывались экономический обмен и взаимная поддержка. Это, прежде всего, касалось обмена сельскохозяйственными приемами, инвентарем и стратегиями выживания. Контакты расширялись, так как обмен товарами и услугами требовали языкового и культурного обмена. Чтобы успешно торговать и разрешать споры с местными жителями, от колонистов требовалось изучить в нужном объеме их языки. Необходимость преодолевать коммуникативные барьеры большей частью ложилась на плечи русских, чему первой причиной было многократное численное превосходство автохтонного населения. Живущие рядом русские, азербайджанцы, армяне и грузины становились двух-, трех -, и даже четырехъязычными. Благодаря своим «постоянным сношениям» с соседями азербайджанцами, сектанты села Ивановка (Геокчайский уезд Бакинской губернии) весьма бегло говорили на азербайджанско-турецком языке. Даже в отсутствие кого-либо из местных, русские иногда общались между собой на их наречии.
Язык переселенцев пополнялся азербайджанскими словами, причем в первую очередь относившимися к экономической и сельскохозяйственной сфере. Аналогично, соседи сектантов овладевали русским языком. В последние десятилетия XIX в. нередко в горах можно встретить татарина, говорящего чистым русским народным языком, и, если бы не его одежда, можно было бы подумать, что пред вами стоит великорусский мужик Тамбовской или Саратовской губернии.
Конечно, несмотря на интенсивные языковые контакты и обмен экономическими навыками, социальные практики и культурные нормы русских и народов Закавказья не теряли своей специфичности и в основном оставались не затронутыми влиянием извне. На протяжения XIX в. оба сообщества воспринимали друг друга как этнически и религиозно отдаленных и чуждых.
Сектанты ориентировали свое производство на местный рынок, и туда же выходили в роли торговцев, благодаря чему они регулярно контактировали с обитателями всего региона. В последние десятилетия XIX в. развитие мелкой промышленности в сектантских общинах еще более стало способствовать расширению экономических связей с местными жителями. Например, в селах Ново-Ивановка и Ново-Саратовка (Елисаветпольский уезд и губерния) были основаны предприятия по производству черепицы и пиломатериалов. Более того, на рубеже веков появились совместные предприятия колонистов и местных жителей.
Сложный характер отношений сектантов и жителей Закавказья частично являлся следствием этнической и религиозной пестроты региона, его мозаичности. Сектанты представляли собой лишь небольшое вкрапление в этой сложной картине переплетения народов и культур, и отношения с различными представителями местного населения выстраивались по-разному, в зависимости от его этнической и религиозной идентичности, социального статуса (крестьяне, помещики, купцы) и рода экономической деятельности (земледельцы, кочевники, торговцы-горожане).
В Закавказье раздельное существование миров «туземцев» и колонистов во многом стало следствием особого статуса последних, обусловленного их религией. В результате сектанты сознательно блюли свою замкнутость, радуясь новообретенной независимости и от русских, и от нерусских, и вступая с ними главным образом в экономические контакты.
Они сохраняли традиционную систему местного самоуправления и суда, по-своему распределяли работу по дому и воспитывали детей. Каждая сторона праздновала свои праздники, соблюдала свои обычаи. Более того, межэтнические браки между русскими и «туземцами» в описываемый период можно было пересчитать по пальцам. Внутри молоканских общин существовало категорическое запрещение браков с иноверцами.
Духоборы, к примеру, на протяжении всего пребывания в Закавказье сохранили свою опирающуюся на религию особость, считая себя «избранным народом». Таков был и замысел администрации: «…всех таковых раскольников селить в Карабахской Провинции, где уже находятся Донские [Духоборцы], и где в кругу мусульман, не будут иметь средств к распространению своего раскола». Переходы из одной веры в другую случались исключительно редко. Переход грузин-православных или мусульман в сектантскую веру или наоборот — явление почти невозможное.
К концу 1840-х — началу 1850-х гг., по мере роста разнообразия контактов и доверительных отношений между русскими переселенцами и местными жителями, экономические роли стали меняться. Соотношение нанимаемых и нанимателей примерно выровнялось. Местные жители брали приезжих на работу, а те также искали среди соседей, кого бы нанять в свои все более прибыльные хозяйства. Теперь настала очередь переселенцев стать для «аборигенов» источником материальной поддержки. Надо сказать, что в роли пастухов большинство русских предпочитало видеть кочевников, нежели своих братьев по вере. С течением времени в сектантских деревнях начали оседать представители местных народов, хотя и в небольшим числе: они работали по найму и, чтобы сэкономить время, переезжали поближе к своим хозяевам. Иногда (но не всегда) туземцы — хозяева чайханы или корчмы жили в русских деревнях, где находились их заведения.
Колонисты и местные жители арендовали друг у друга скот и землю. Русские «летом брали у аборигенов в аренду альпийские луга, а зимой — долины», чтобы пасти там свои стада. В других случаях сектантам требовалась земля для посевов. Так, в практику вошло арендование у кочевников по очень низкой цене (два рубля за десятину) обширные неиспользуемые территории.
Российские ученые и администраторы XIX в. всячески рекламировали проводимое колонистами «обрусение» местной экономики, а также цивилизующее воздействие, которое они оказывали на местные народы своей моралью, честностью, трезвостью, рабочей этикой и процветанием.
Исторические хроники свидетельствуют о том, что Закавказье было гораздо большим, чем просто ареной имперского доминирования и «туземного» сопротивления. Но с течением времени не всегда становилось ясно, кто именно «колонизатор», а кого «колонизируют». Царские чиновники и прочие наблюдатели XIX в. открыто приводили в пример обрусение местных жителей, происходящее благодаря сектантам. Динамичный процесс приспособления и взаимообмена затрагивал все стороны. В повседневных контактах именно местные жители чаще диктовали правила игры. Абсолютное численное превосходство «туземцев», незнакомый климат, не самая усердная забота со стороны властей — все это приводило к тому, что переселенцы приспосабливались к миру Закавказья не в меньшей, а то и в большей степени, чем изменяли местный образ жизни.
На плодородной почве «новой родины» взросли иные формы социальной и культурной организации, появление которых было бы невозможно в Центральной России. Непрестанное взаимодействие поселенцев с жителями Закавказья трансформировало их собственные сообщества наряду с автохтонными. Взаимная поддержка, экономические контакты, культурные заимствования и религиозная терпимость становились все более решающими факторами в отношениях сектантов и коренных обитателей региона.
Источники и хронику событий тех лет читал Анатолий УРАЛОВ