Как начинался распад СССР. Заметки очевидца.
Часть II
1988 год. Февраль
В феврале 1988 года «число азербайджанцев, вынужденных покинуть Армению в результате нагнетания атмосферы страха и насильственных действий, перевалило за 4 тысячи человек».
С этого времени политическое противостояние двух «братских» республик стало резко обостряться. 13 февраля, то есть еще за неделю до решения областного Совета, карабахские армяне вышли на площади перед обкомом на несанкционированный политический митинг. Собравшись на площади, сотни людей требовали воссоединения Нагорного Карабаха с Арменией.
20 февраля 1988 года Совет народных депутатов Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджана постановил: «Идя навстречу пожеланиям трудящихся НКАО, просить Верховный Совет Азербайджанской ССР и Верховный Совет Армянской ССР проявить чувство глубокого понимания чаяний армянского населения Нагорного Карабаха и решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР, одновременно ходатайствовать перед Верховным Советом СССР о положительном решении вопроса передачи НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР». Исследователи событий считают, что сессия была «продумана до мелочей и проведена с высокой степенью организованности». Принятое решение областного Совета народных депутатов НКАО перекраивало карту границ, утвержденных Конституцией страны в Закавказье. Подталкивая Москву к пересмотру внутренних границ, карабахские армяне впервые в истории Советского Союза после 1920-х годов вершили собственную, основанную на их национальных интересах государственную политику.
Стало ясно, что эта первая фаза армянской кампании была заранее тщательно спланирована. Рамиз Агаев и Зардушт Али-заде в своей книге «Азербайджан. Конец второй республики. 1988 – 1993», (М., 2006 г.), отмечают, что это был «сложный, глубоко националистический процесс, хорошо организованный, финансово и идеологически обеспеченный, ставивший своей целью чисто сепаратистские цели – отторжение значительной части Азербайджана». Были выдвинуты лозунги, из которых явствовало, что непосредственно сами участники выступлений — лояльные советские граждане, действующими в духе гласности. На транспарантах были написаны три слова: «Ленин, партия, Горбачев!»
Московское руководство было обеспокоено масштабом кризиса в Армении и Азербайджане, но обстановку явно недооценило. «Допустив проведение внеочередной сессии, формально законной, но с учетом неучастия в ее работе представителей азербайджанской общины, по крайней мере, не корректной, с точки зрений легитимности, Центр изначально поставил себя в положение ответчика, вынужденного плестись в хвосте событий». В те февральские дни 1988 года Политбюро объявило лидерам азербайджанской компартии, что они должны действовать исключительно “партийными методами” — убеждением, а не силой, — чтобы погасить конфликт.
«В Азербайджане, — отмечает Дашдамиров, — призыв к народам двух республик не поддаваться на провокации «националистических элементов» в ситуации, когда в Армении маховик националистических эмоций раскручивался вовсю, а в Азербайджане люди еще только пытались разобраться в том, что происходит, вызвал недоумение».
Для Москвы митинги и стачки в Степанакерте стали не то что бы полнейшей неожиданностью, но явно весьма неприятным фактом. Это видно из стенограмм заседаний Политбюро: от 29 февраля и 2 марта 1988 года. Горбачев, выступая на заседании Политбюро 29 февраля, заявил, что выдвинутые армянами требования неприемлемы.
Но идея возможности объединения Нагорного Карабаха с Арменией в тех условиях смягчения режима уже захватила почти всех армян Карабаха. Новые лидеры Комитета «Карабах» принадлежали к поколению, важным фактором формирования которого стали ереванские националистические демонстрации 1965 — 1967 годов. Тогда, в результате этих выступлений в городе был открыт мемориал с вечным огнем в память о жертвах геноцида 1915 года, а день 24 апреля был объявлен в Армении Днем геноцида. Они явились носителями идеи «армянского суда», или «Аидата», — давней мечты о сплочении живущих в разных странах всех армян.
Но, как всем известно, в самом Нагорном Карабахе проживали не только армяне. Примерно четверть населения — около сорока тысяч человек — составляли азербайджанцы, теснейшим образом связанные с Азербайджаном. Жили там и русские, и украинцы, и лезгины, и евреи. Раскольнические действия националистов в Степанакерте, сколь бы мирным он ни был по своим внешним проявлениям, не мог не вызвать яростного сопротивления азербайджанского населения.
Самостийная, но хорошо организованная «анархия» и попустительство со стороны центральной власти застигли руководство Азербайджан врасплох и выявили его проблемы, о которых все знали, но на которые всегда закрывали глаза. «Приходится констатировать, что руководство Азербайджана не проявило на этом этапе ни государственной озабоченности положением в области, ни политической зрелости, ни дальновидности. Оно оказалось не готовым к самостоятельным, достойным патриотическим решениям. Азербайджанское руководство столкнулось с проблемой, от которой оно на могло просто отвернуться, всецело положившись на Москву».
Казалось бы, что партийное руководство Азербайджана занимает сильные позиции: Политбюро ЦК КПСС всецело поддерживало территориальную целостность республики. Поэтому для них взрыв протестных настроений в Карабахе был крайне неприятен, и к тому же имел далеко идущие последствия — армяне замахивались на территориальную целостность Азербайджана.
Ни для кого не является секретом, что население Азербайджана отличалось куда большим многообразием, чем население Армении. Вдвое превосходя соседнюю республику по численности — в 1988 году население Азербайджана превышало семь миллионов человек, — Азербайджан представлял собой значительно более смешанный в этническом плане конгломерат, где заметное место занимали национальные меньшинства — русские и армяне, а также многочисленные кавказские народности и представители десятков народов Советского Союза, проживавшие в самых разных местах — от многонационального Баку до беднейших на окраинах республики городов и деревень.
Столица Азербайджана Баку всегда стояла особняком среди других городов республики. Двухмиллионный город своим родным домом считали представители десятков национальностей. Русский язык повсеместно употреблялся как средство межэтнического общения, были распространены смешанные браки. В то же время, и это была одна из самых острых проблем, возникшая в Баку этническая смесь придала хрупкость социальному миру в городе: то в одном, то в другом месте огромного города возникала этносоциальная напряженность, а под внешней оболочкой мегаполиса скрывались назревшие межэтнические противоречия, о которых не принято было говорить вслух.
Во второй половине февраля в Баку, Сумгаите и других городах Азербайджана стихийно стали организовываться акции протеста. На улицах города появились группы учащихся – школьников и студентов – с яркими красными и зелеными повязками с золотой надписью: «Карабах». В Баку учащаяся молодежь, рабочие, представители азербайджанской интеллигенции прошли маршем к Верховному совету с лозунгами, напоминавшими властям, что Нагорный Карабах – земля их предков, и она принадлежит Азербайджану.
На февральские стихийные демонстрации общественности первыми отреагировали азербайджанские историки, которые все это время подспудно вели горячие политические дебаты со своими армянскими коллегами. Поэт Бахтияр Вахабзаде и преподаватель истории Азербайджана, доктор исторических наук Сулейман Сардарович Алияров опубликовали в газете «Азербайджан» «Открытое письмо», в котором заявили, что Нагорный Карабах исторически является азербайджанской территорией и что «азербайджанский народ в новую эпоху обострения международной конкуренции оказался в числе первых жертв».
Я с очень большим уважением вспоминаю Сулеймана Алиярова: историю Азербайджана он, нам студентам русского сектора исторического факультета, читал великолепно, но еще более поразителен был его русский язык. Он говорил со страшным акцентом, но безупречное построение фраз вызывало у нас подлинное восхищение. Как-то во время лекции он спросил меня: «Студент, вы слышите, о чем я говорю?» Я ответил: «Сулейман муаллим, я слушаю – КАК Вы говорите, а потом уже – о чем».
… После принятия 20 февраля Советом Нагорно-Карабахской области решения о выходе из состава Азербайджана обстановка в Баку резко изменилась к худшему.
Руководителем бакинской партийной организации в ту пору был бывший футболист и инженер-строитель, грубоватый и энергичный Фуад Мусаев. Помню его весьма эмоциональное выступление перед активом Низаминского райкома партии, где я был Председателем Совета по изучению общественного мнения, на котором он подверг резкой критике безынициативность и неспособность азербайджанцев пробить себе места в высших партийных структурах КПСС и занять достойные места в партийном руководстве страны, как это смогли сделать представители Армении. Отозванный из отпуска, он вернулся в Баку и увидел, насколько напряжена обстановка в городе. Было принято решение об ограничении въезда в Баку тысячам рабочих, которые ежедневно приезжали в столицу из Сумгаита, сформированы группы дружинников (ходил лично с соседями вокруг своего дома), которые патрулировали улицы, внимательно следя за ситуацией в армянском квартале. Этот его резкий подход к решению проблемы можно назвать противоречивым, но, возможно, именно это и было нужно в тех условиях.
В Баку беду удалось отвести. Своевременные действия городских властей, возможно, помогли отсрочить, по крайней мере, две попытки погромов, которых позднее не удалось избежать. Но предпринятые меры оказались неэффективными в Сумгаите, рядом с которым в двух деревнях Фатмаи и Сараи, в пригороде города, были размещены азербайджанские беженцы из Армении. И когда Баку немного успокоился, забурлил Сумгаит – «Комсомольск на Каспии», куда я и приехал в холодный февральский день 1988 года.
1988 год. Сумгаит
Как и в истории с Нагорным Карабахом есть какая-то мрачная закономерность в том, что первая в современной советской истории вспышка массового насилия произошла именно в Сумгаите. Это должен был быть образцовый советский город, который проектировался и строился как воплощение мечты о современном интернациональном сообществе трудящихся. В реальности же Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата.
Похожий на пустыню кусок каспийского побережья, где строился Сумгаит, пустовал вплоть до Второй мировой войны. Именно здесь в 1949 году и начал расти новый город. Первыми его жителями были самые низы послевоенного общества — зеки — политические заключенные, выпущенные из сталинских лагерей; азербайджанцы, покинувшие Армению, куда стали в массовом порядке возвращаться армяне-репатрианты; а также обнищавшие представители разных национальностей страны, которых в голодные послевоенные годы гнали из нищих областей громадного государства на благодатный и более-менее сытый Юг.
Еще в 1963 году, во времена правления Хрущева, Сумгаит пережил серьезные беспорядки. В годовщину Октябрьской революции, толпа рабочих трубопрокатного завода ворвалась на трибуну, где находились местные партийные руководители, и сорвали портрет Первого секретаря ЦК КПСС с фасада Дворца культуры. Милиция пустила в ход дубинки, чтобы разогнать смутьянов, однако беспорядки продолжались еще несколько часов. Судя по одной из версий тех событий, в основе мятежа были экономические требования: рабочие протестовали против перебоев со снабжением города хлебом и роста цен. По другой версии, беспорядки имели ярко выраженную антиармянскую окраску и явились реакцией на драку в Степанакерте, в которой был убит азербайджанец.
К восьмидесятым годам XX века разномастное население города, так и не ставшем витриной вроде бы крепкой интернациональной дружбы продолжало расти, испытывало значительные социально-бытовые трудности, тем более что в Сумгаит продолжали посылаться тысячи условно освобожденных заключенных. Их отправляли до конца срока на «химию», работать на химических предприятиях города. По статистике, каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. Резко усилилось социальное расслоение, острее, чем где бы то ни было, остро ощущалась нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселенных общежитиях. Городские химические предприятия были среди первых в Советском Союзе по уровню загрязнения окружающей среды и последними по уровню техники безопасности. Детская смертность была столь высока, что в Сумгаите возникло даже специальное детское кладбище. Именно около Сумгаита и поселили около 10 тысяч несчастных насильственно депортированных из Кафана азербайджанцев.
Погром
В те февральские дни в Баку старались решительно пресекать любые ростки беспорядков. О Сумгаите и лагерях беженцев были информированы немногие. В разгар армянских демонстраций протеста в Нагорном Карабахе городское руководство, в том числе и первый секретарь горкома Сумгаита Джахангир Муслим-заде, отсутствовало. Но 26 февраля перед зданием горкома партии на площади Ленина группа жителей города вышла на площадь перед горкомом, чтобы выразить протест, в связи с событиями в Нагорном Карабахе. Во главе демонстрации были беженцы-азербайджанцы, вынужденные при драматических обстоятельствах покинуть Армению. Они рассказывали ужасные вещи и приводили страшные факты о погромах, проводимыми армянскими экстремистами в тех районах Армении, где они проживали до изгнания и, тем самым все больше накаляли обстановку.
В субботу, 27 февраля, участников демонстрации насчитывалось уже несколько тысяч. И слово «Карабах» повторялось бесконечное число раз. «Участники митингов, отмечает Дашдамиров, обсуждали события в Карабахе, требовали от руководства республики принятия мер «по наведению порядка в НКАО» (2. стр. 198). Вечером появились сообщения о первых случаях насилия, произошедших в кинотеатре и на рынке. Свою роль сыграло и то, что местная милиция ни во что не вмешивалась.
В воскресенье, 28 февраля, разъяренной толпой была занята вся центральная площадь Сумгаита. Джахангир Муслим-заде, вернувшись из Москвы, заверил собравшихся жителей города, что Карабах никогда не будет передан армянам, но этих слов было уже недостаточно. Успокоить толпу Муслим-заде так и не смог.
Подробности того, что произошло потом, остаются не вполне ясными. Но, как мне рассказывали, вечером Муслим-заде вышел к ожидавшим его на площади людям. Ему дали азербайджанский флаг и заставили встать во главе демонстрантов. Петляя по городу, партийный руководитель повел толпу. Позднее Муслим-заде говорил, что хотел увести толпу от центра города, к морю, чтобы избежать большой беды. Но у него этого не получилось — бесчинства начались именно в центре. Хвостовая часть колонны рассыпалась на отдельные группы, которые рассеялись по центральным кварталам города.
Люмпенизированная толпа, наполненная националистически настроенными элементами оказалась весьма взрывоопасной. Волна насилия поднялась стремительно. Несколько кварталов Сумгаита превратились в зону боевых действий. Их эпицентром стал квартал, прилегающий к городскому автовокзалу, который — вот он, невольный советский черный юмор — располагался на углу улиц Дружбы и Мира. «Подстрекаемая прибывшими из Армении беженцами разъяренная толпа, в которой были криминальные элементы, учащиеся ПТУ, жители самостроек из рабочих окраин города, двинулись в жилые кварталы. Попытки работников милиции остановить разбушевавшуюся толпу только подливали масло в огонь… Сотни армян подверглись избиениям и издевательствам, многие квартиры были разгромлены и разграблены. (2. стр. 198). Простые жители, не принимавшие участия в погроме, были в ужасе.
Вспышка кровавого насилия в Сумгаите имела одну мрачную особенность. Убийцам и грабителям зачастую было довольно затруднительно выявить врагов среди местных жителей. Сумгаитские армяне и азербайджанцы внешне очень похожи. Многие армяне хорошо владели азербайджанским, а между собой они разговаривали друг с другом на русском языке. Кое-кому из армян удалось спастись только потому, что они выдавали себя за азербайджанцев или русских…
…Водитель долго плутал по улицам Сумгаита, пока не подвез меня к обшарпанному зданию рабочего общежития, в котором располагались, работали и жили в походных условиях члены комиссии. Меня поставили на довольство и показали кровать, застеленную простыми одеялами. Обязанности конкретными не были. Как я быстро понял, членам комиссии надо было разделить сумгаитских армян на тех, кто решил навсегда уехать из города, и тех, кто еще не определился с решением. Необходимо было также выявить уровень нанесенного ущерба за сгоревшие или разграбленные квартиры, нанесенные раны и увечья родственникам, оплатить вывоз вещей и людей. И сделать так, чтобы доставить их без проблем к месту назначения.
Ситуации бывали разные. И это вполне понятно. Нервы были напряжены до предела и с одной, и с другой стороны. Одни молча, или немногословно подавали бумаги, спорили или соглашались, уходили или приходили вновь с новыми претензиями или списками. Но в большинстве разговор начинался на повышенных словах, постепенно переходя в скандал или истерику. Тогда крики, обвинения, угрозы сыпались с обоих сторон.
Помню, в общежитие прибыли Муслим-заде и председатель исполкома Расим Эминбейли. С последним я был хорошо знаком. Расим, бывший директор Сумгаитского алюминиевого завода, работал начальником Научно – исследовательской лаборатории «Азцветмета», когда я пришел к нему на должность заведующего отделом «социальных проблем труда».
Вид у руководителей города был неважный. Мамед-заде пытался сохранять соответствующее выражение лица, но было видно, что это лицо человека, готового в любую минуты сорваться в истерику – глаза бегали, рот кривился, он бросался к человеку, стараясь пожать ему руку, как бы оправдываясь и ища защиты. Расим был более спокоен, но я видел, что спокойствие дается большим трудом. Холерик, здоровый как медведь, но с потухшим взглядом, он был задавлен грузом проблем, которые сам разрешить не мог, но должен был отвечать за их решение. Он был настолько измотан, что не выразил никакого удивления моему присутствию в представительной комиссии, и быстро определившись, пошел туда, где громче всего раздавались крики. Мамед-заде, окруженный толпой потерпевших, успокаивал рядом стоящих, говоря дежурные фразы, призывая к спокойствию и обещая застрелиться, «если хоть один армянин уедет из Сумгаита». Смотреть на него было жалко.
Несколько раз я выходил в город. До этого мне несколько раз пришлось бывать в Сумгаите, поэтому некоторые улицы мне были знакомы, особенно вокруг автовокзала и те, которые вели к заводам, где мне приходилось бывать. Город производил печальное зрелище: некоторые дома стояли с разбитыми стеклами, вырванными рамами, видны были следы поджогов. По этим трагическим следам можно было определить путь погромщиков. По улицам ходили многочисленные патрули внутренних войск, прибывших из разных областей СССР, в основном из Центральной России. Молодые русские парни останавливали кого не попадя, так как не разбирали кто перед ними – армянин, пострадавших от насилия, или азербайджанец, горько переживавший за случившееся. Для них все лица были одинаковыми, объединившимися в последствие в «лицо кавказской национальности». Город был наполнен страхом, ненавистью, стыдом, слезами, а также, огромным желанием сгладить и по возможности скрыть происшедшее.
В такой обстановке я пробыл в Сумгаите около трех недель, наблюдая за происходящим и понимая, что название этого города будет долгие и долгие годы восприниматься как черное пятно в истории взаимоотношений Азербайджана и Армении. Погибло около трех десятков армян, сотни были ранены. Почти все армянское население Сумгаита уехало из города. За пределами Сумгаита весть о насилии потрясла армян, живущих в Азербайджане, и они тысячами начали покидать республику. Сумгаит стал также моральным укором для Азербайджана, где в ответ на организованное развитие событий в Карабахе произошла вспышка одного из самых жестоких на памяти жителей Советского Союза межэтнического насилия. Простым азербайджанцам было страшно и стыдно. Дашдамиров отмечает, что «сумгаитские события были осуждены жителями, общественностью, официальными властями Азербайджана. Руководители города были освобождены от занимаемых должностей». (2. стр. 198). К уголовной ответственности были привлечены десятки людей, участвовавших в бесчинствах и погромах. 96 человек были преданы суду. В данном случае, я искренне сочувствую Расиму Эмин-бейли. Уверен, что он предпринимал все возможное, чтобы этническая напряженность не переросла в такой кровопролитный конфликт. Но вероятно, лично у него, не хватило на это ни сил, ни влияния, ни возможностей.
Власти, особенно центральные, непростительно медленно реагировали на события. Их первым побуждением было скрыть информацию о происходящем. Отсутствие сообщений о сумгаитских событиях в официальной советской печати показало, что горбачевской гласности было еще очень далеко до подлинной свободы слова. Центральные средства массовой информации ни словом не обмолвились о событиях в Азербайджане. Когда все было кончено, руководство страны решило утаить антиармянскую направленность погромов в Сумгаите, назвав их в «Правде» просто «хулиганскими выходками, спровоцировавших беспорядки». Отмечалось, что «имели место случаи бесчинства и насилия. Приняты меры для нормализации жизни в городе, обеспечения дисциплины и общественного порядка». Это искажение информации вызвало раздражение, не только у армян, но и у азербайджанцев. И те, и другие требовали скрупулезнейшего и правдивого рассмотрения происшествия.
«Замалчивая ничем не прикрытый вызов, Компартия Азербайджана стремительно лишалась доверия интеллигенции, возбужденного, национализирующегося студенчества, широких социальных слоев. Партийная элита Азербайджана не смогла ни предотвратить провокацию в Сумгаите, ни спасти лицо – собственное и республики. Это сделало уязвимым и Компартию, да и все азербайджанское общество в целом в борьбе за Карабах, ослабляя возможность влиять на общественное мнение в Советском Союзе и на Западе в благоприятном для себя направлении».
Вероятно, крупнейшая ошибка Центра в связи с сумгаитскими событиями заключалась в том, что не было проведено всестороннее официальное расследование, к чему, собственно, призывала как армянская, так и азербайджанская сторона. А то, что полный список жертв так и не был опубликован, породило у них подозрения, что пострадавших на самом деле было куда больше. А полная неизвестность могла лишь способствовать нарастанию уверенности, что организаторы погромов фактически избежали наказания.
Возможно, правильнее было бы задаться вопросом о том, как можно было избежать кровопролития в Сумгаите, городе очень неблагополучном, где тысячи беженцев оказались в отчаянной и крайне неопределенной ситуации. Ведь удалось же в те дни избежать антиармянских погромов в других крупных городах Азербайджана — Баку и Кировабаде. И в том, что произошло, виноваты и власти, и бездействующая местная милиция, и армия, которая прибыла в город с опозданием. И все же некие советские гражданские ценности, в том числе интернационализм, толерантность, веротерпимость, добрососедство все же сыграли свою позитивную роль в кровавом межэтническом столкновении. И та же картина сумгаитских событий не была бы такой черно-белой, если бы широкую огласку получили факты насильственного выселения азербайджанцев из Армении, где на протяжении 1988 года от рук армян пострадали сотни проживавших в Армении азербайджанцев.
Но как бы то ни было, и в Советском Союзе, и за его пределами Сумгаит стал символом межэтнического насилия, где армяне были пострадавшей стороной. В Армении сумгаитские события вызвали большой резонанс. «Ожесточилось пережившее потрясение армянское население. Развернулась антиазербайджанская пропагандистская кампания в прессе уже во всесоюзном и международном масштабе с использованием умело смоделированного образа азербайджанской нации», отмечает Дашдамиров. «Эксплуатируя трагическую ситуацию, армянские СМИ настойчиво продвигали версию о якобы заблаговременно подготовленном руководителями Азербайджанской Республики «геноциде» сумгаитских армян».
Значительно усилилась этническая напряженность в Нагорном Карабахе, куда выехало значительная часть армян из Сумгаита. Резко стали рваться экономические, производственные, хозяйственные связи с Азербайджаном и Баку, в частности. Областная администрация бойкотировала работу с республиканскими партийными, советскими и хозяйственными организациями. Так же как и в Армении, началось изгнание азербайджанского населения из райцентров НКАО и непосредственно из Степанакерта, увольнялись в массовом порядке работники промышленных предприятий азербайджанской национальности. «Происходил массовый разрыв армяно-азербайджанских межнациональных связей и отношений, складывавшихся и развивавшихся десятилетиями. По существу, это было прологом развала СССР!», отмечает Дашдамиров (2. стр. 205). И в этом с ним нельзя не согласиться.
Анатолий УРАЛОВ, историк, социолог (Продолжение следует)