Как начинался распад СССР. Заметки очевидца.
Часть III
1988 год. Март
Видимо поэтому в Баку было принято решение отправить представительную группу общественности в областной центр волнующейся области. Я был дома, когда к вечеру раздался телефонный звонок, с просьбой срочно прибыть в Дом политпросвещения. Хотя в Баку март месяц должен был быть теплым, но этот был холодным, шел мокрый снег. Но делать было нечего – партийная дисциплина обязывала откликнуться на призыв партии в это нелегкое время. Приглашенных было немного, около пятьдесят человек. Несколько удивил состав: половина из пришедших были военными, половина – штатскими. Несколько лиц было знакомы по Сумгаиту, других встречал на разных партийных мероприятиях. Лица сидевших за столом президиума были растеряны и хмуры. Что — то мрачно чертил или записывал на бумаге Афранд Дашдамиров, заведующий отделом ЦК по агитации и пропаганде. Сидевшие рядом, молча наблюдали за тем, как наполняется зал.
Когда все собрались, слово взял второй секретарь ЦК, фамилия позабылась, по-моему, если не ошибаюсь — Коновалов. Он растерянно и жалостливо информировал нас о том, что обстановка в Карабахе настолько накалилась, что его, второго секретаря ЦК, русского, армяне, пикетирующие дорогу из Агдама в Степанакерт, не пропустили в город. К тому же, в «Правде» должна была выйти статья «Эмоции и разум», написанная тремя журналистами главного партийного органа от РСФСР, Азербайджана и Армении с целью донести до сознания противостоящих народов мысль о недопустимости кровавого решения Карабахской проблемы, хотя кровь была уже пролита и той, и другой стороной. Центр как всегда запаздывал. Но ЦК Компартии Азербайджана должен был определенным образом отреагировать. И поэтому было решено послать достаточно представительную делегацию в Степанакерт, чтобы не столько разъяснить, сколько прояснить обстановку, выяснив, что же на самом деле происходит в Карабахе.
Я смотрел на Дашдамирова. Афранд все также, не глядя в зал, что-то писал. Было ясно, что рушилась его, специалиста по межнациональным проблемам, такая хорошая схема этих отношений, так красиво выстроенная на основе советских догм о нерушимой дружбе народов. Или, наоборот, сбывалось то, о чем он, возможно, предупреждал в свое время руководство республики.
Вспомнилось, как меня блистательно срезали на госэкзамене по научному коммунизму. Предмету, по которому я консультировал добрую половину группы. Дипломную работу я защитил на «отлично». Тему, как социолог, взял сам, и она была беспроигрышная: «Социальное развитие рабочего класса Азербайджана в годы девятой пятилетки». Она только что закончилась, республика получила свою порцию Красных знамен, Гейдар Алиев был в фаворе. Этот же экзамен проходил скучновато, по общепринятым догмам, которые уже давно не соответствовали действительности. И от этого становилось еще тоскливее. Хуже того, появилось чувство раздражения. Поэтому на вопрос о том, «На каком же этапе построения коммунистического общества у нас наступит общее слияние наций?», я ответил, что в ближайшем будущем это не предвидится. Моего ответа было достаточно, чтобы повергнуть комиссию в некоторое шоковое состояние, и, чтобы я понял незыблемость и монолитность марксистко-ленинского учения, мне назначили переэкзаменовку.
Через год, я прекрасно, и как надо, ответил на все вопросы экзаменаторов, тем более, что в этот раз за меня помощников председателя комиссии просила моя теща – доцент кафедры микробиологии Азгосуниверситета Кадырова Тамара Мустафаевна, а самого председателя – доктор философских наук Джамиль Теймурович Ахмедли. К тому времени я являлся членом бюро Азербайджанского отделения Советской социологической ассоциации, и был знаком с сильными мира того. С тем же Афрандом Дашдамировым.
В конце концов, выяснилось, для чего нас собрали. Именно мы, приглашенные в ЦК, и должны отправиться в Степанакерт. Билеты на ночной поезд были уже приобретены и нас поставили перед фактом. На перроне Сабунчинского вокзала мы должны были быть к моменту отправления, и домой я уже не успевал. Сумел только позвонить жене, чтобы объяснить, куда меня направляет партия и попросить привезти на вокзал теплые вещи и обувь, так как погода была сырая, и шел мокрый снег.
Жена успела приехать к отходу поезда, вся в слезах и узелком с вещами. Как мог ее успокоил. Увидев, представительную кучу народа, да еще в погонах, она более-менее успокоилась, но звонить просила ежедневно. Ну, это было понятно и так. За ночь, пока шел поезд, мы перезнакомились и уже более конкретно знали, что каждый из нас будет делать. Оказалось, что нашу делегацию возглавлял всего лишь инструктор отдела культуры ЦК партии. Все более становилось ясно, что из этой затеи мало чего получится путного.
До Степанакерта добрались благополучно. Нас поселили в гостинице, находящейся рядом с административными зданиями областного центра. Комнаты выделялись с трудом, так как на всех этажах номера были заполнены приехавшими армянами из Сумгаита и других городов Азербайджана. Так как среди нас азербайджанцев не было, расселение прошло успешно — без эксцессов.
Собравшись всей группой, мы, были должны пройти в обком, чтобы представиться первому секретарю обкома партии Генриху Погосяну. Но оказалось, что сделать это не так просто. Выйдя из здания мы были вынуждены остановиться. На просторной центральной площади имени Ленина, где не раз проходили демонстрации жителей Степанакерта, стояло несколько тысяч человек. Между нашей группой и толпой, скандирующей «Ленин. Партия. Горбачев» было несколько метров свободного пространства. Мы, гражданские, ждали, что будут предпринято входящими в состав делегации военными. Но и они пока стояли в нерешительности. Руководитель группы, ушел в обком раньше нас, предупредив, что завтракать мы будем в обкомовской столовой. Оставшись без руководителя, мы поняли, что надо пробиваться самим. С чего — то надо было начинать. Ко мне подошли несколько старших офицеров и сказали: «Ну что, Уралов. Ты ж социолог, так сказать специалист по проблемам общения. Веди, мы пойдем за тобой». И мы стали спускаться со ступенек.
Стоящие на площади видимо были предупреждены о нашем приезде и, видя, что среди нас нет азербайджанцев, позволили нам пройти в обком. Зато, на всем пути следования нам, как бакинцам, напоминали о погромах в Сумгаите.
Войдя в здание обкома, мы подошли к ожидавшему нас руководителю, сообщившему, что приехали мы нежданными и неожиданно, и что первый секретарь обкома партии Генрих Погосян, нас принять не может, так как недавно назначен на этот пост и еще не разобрался в обстановке. Стало ясно, что с нами он разговаривать не будет. Но, сказали нам, раз мы здесь, то на время командировки, нам будет обеспечено трехразовое питание, свобода передвижения по городу и невмешательство в наши дела. При этом было видно, что молодой человек крайне растерян и явно не знает, что же делать дальше. Во всяком случае, при каждой нештатной ситуации, а они, как видно, возникли сразу, бросался искать телефон и начинал звонить в Баку, видимо, получая оттуда инструкции, как нам себя вести и что делать. Создавалось впечатление, что приезд комиссии был организован спонтанно, у нее нет никаких полномочий и прав, что — либо предпринимать. Мы могли лишь информировать ЦК Компартии Азербайджана о том, что происходит в Степанакерте, какова общественно-политическая ситуация, насколько велик накал страстей, каковы лозунги, как ведут себя здешние коммунисты.
Помню, что первые дни мы ходили по кабинетам обкома, исполкома, заглядывали в горком и редакции областных газет, благо все было рядом. Вечерами, после ужина, вся группа собиралась в расположенном рядом Доме политпросвещения обсудить прошедший день, собраться с мыслями, разработать примерный план на следующий день. Каждый рассказывал о виденном, давал анализ услышанному. Ситуация складывалась проблематичная. Выяснилось, что Погосян, в конце концов, открытым текстом сказал, что обком ситуацией не владеет, справиться с обстановкой своими силами не может, и, как выяснилось в дальнейшем – и не хочет.
В первый же день, придя в гостиницу, мы увидели, что на прикроватных тумбочках у каждого лежит стопка книг и брошюр. Все они были посвящены истории создания Нагорного Карабаха, его прошлому и настоящему и полны объяснения, как Карабах оказался в составе Азербайджана и как в нынешнее время необходимо сделать все возможное, чтобы он вошел в состав Армении. Как видно литература готовилась впрок и раздавалась в огромном количестве всем желающим. Кстати, книги о Карабахе, истории Армении, в том числе и о «Великой», я не раз встречал на прилавках книжных магазинов в районных городках, во время своих командировок в районы Азербайджана. И, должен сказать, это вызывало у меня определенных интерес, каким образом они доставлялись в книжные магазины Шемахи, Агдама, Щеки и других азербайджанских городов. Ведь тогда издание подобной литературы не приветствовалась, но, как видно, кто-то ее распространял, и она появлялась на прилавках.
Собираясь вечерами в областной дом политпросвещения, мы, обсуждая то, что мы видели за день, о чем слушали и что нам говорили, все больше убеждались в том, что лично от нас мало что зависит. Создавалось впечатление, что мы — участники очередной пиар-кампании.
В первые дни мы, бакинцы, не чувствовали особой враждебности. Тем более, что группа состояла почти из русских. Было несколько бакинских армян. Нам оказывалось всяческое внимание и предупредительность. Угощали чаем и все время рассказывали о том, что все бы ничего, но как было бы хорошо, если бы Карабах находился в составе Армении. Раздавали различные многочисленные брошюры, книги и газетные материалы, посвященных истории и проблемам Нагорного Карабаха. Замыкались только тогда, когда разговор заходил об участи азербайджанцев на территории соседней республики и будущего тех азербайджанцев, которые были изгнаны из Армении.
На третий или четвертый день мой сосед по гостиничному номеру, директор бакинской школы нашел в городе своего хорошего знакомого — директора одной из степанакертских школ и вечером мы пошли в гости. Настроение было далеко не праздничное, и все разговоры крутились вокруг создавшегося положения. Хозяева, достаточно лояльно настроенные по отношению к бакинской власти, рассказывали нам о том, как постепенно нагнеталась обстановка в городе, просили передать по приезде в Баку, что нельзя затягивать с решением все более разгоравшегося конфликта. Как видно, у части степанакертсткой интеллигенции еще было стремление наладить отношения с Баку и сотрудничать с Москвой в деле погашения националистических настроений, в то время как националисты уже вырабатывали более конфронтационную тактику.
После встречи мы шли по вечернему Степанакерту. Настроение было подавленное. Мы говорили о том, что еще есть надежда на то, что будут приняты необходимые меры. Тем более, как мы убедились, в Карабахе еще есть здравомыслящие люди, способные понять, что политиканство в вопросе о судьбе Нагорного Карабаха и предпринимаемые провокационные меры к его отделению могут только привести к еще большей эскалации конфликта и усилению межэтнической напряженности. И закончиться все может очень плохо.
Нам организовывали экскурсии по городу. Помню, как привезли в городской парк, где подвели к стеллам, установленным в память о армяно-турецкой резне. И тут нас попросили посмотреть на новую стелу. «А эту, было сказано нам, мы установили в связи с сумгаитским погромом. Чтобы наши дети, внуки и правнуки помнили об этом». Странно было смотреть на этот памятник. Так как события в Сумгаите произошли всего две недели назад, создавалось впечатление, что камень для стелы был приготовлен заранее.
Москва молчала. В гостинице все ее обитатели каждый вечер ждали новых сообщений, жадно ловили слова московских, азербайджанских и армянских дикторов. Обстановка в республиках становилась все более напряженной и скатывалась к хаосу. И лишь центральные каналы рассказывали, «как хорошо в стране советской жить» и это начинало вызывать раздражение.
Потом выяснилось, что, принимая решение оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана, Москва старалась умиротворить и Армению и Азербайджан, обещая им провести в автономной области преобразования в сфере политики, экономики и культуры. Однако эти потуги и принятые по этому поводу решения не производили никакого эффекта у конфликтующих сторон, так как к Центру ни у одной из конфликтующих сторон не было уже никакого доверия. Позиция Политбюро была абсолютно незыблемой в одном, а именно в нежелании согласиться с какими-либо изменениями границ внутри Советского Союза. Зачитываемое в обеих республиках командированными членами Политбюро “Обращение к трудящимся, к народам Армении и Азербайджана”, где звучал призыв уважать советскую дружбу народов, для значительной массы населения двух республик уже не был сдерживающим фактором и воспринимался как демагогия Центра. Верхушка партии видела, что напряженность медленно перерастет в конфликт и, все — таки, не могли, или не хотели, этому противостоять. «ЦК КПСС как бы самоустранялся, предлагая республикам самим «нормализовать обстановку вокруг Нагорного Карабаха», связывая это прежде всего с необходимостью выработки и осуществлению мер «по дальнейшему социально-экономическому и культурному развитию области» (2. стр. 57).
Все же были приняты некоторые меры для нейтрализации действий сепаратистов Комитета «Карабах» — полный контроль над местными средствами массовой информации, отключение телефонной связи между Арменией и зарубежными странами, запрет на посещение региона иностранными журналистами и, в случае необходимости, арест активистов Комитета «Карабах». Вместе с тем говорилось и о необходимости мобилизации «здоровых сил» и о вовлечении общественности в политическую дискуссию. Эти противоречивые намерения ярко проявились в весьма путаной речи, с которой советский лидер обратился к населению и компартиям Азербайджана и Армении.
Мы слушали его выступление, смотря в черно-белый экран телевизора, установленного на столе в холле степанакертской гостиницы. Слушали внимательно и настороженно, так как все понимали, что от слов первого лица государства будет зависеть – усилится ли эскалация напряженности или будут приняты экстраординарные меры. Ибо терпение у представителей бывших «братских» народов явно было на пределе.
Но когда Генсек произнес свою роковую фразу о том, что «армянские и азербайджанские товарищи сами найдут пути примирения и сами разберутся в сложившейся ситуации» мне стало ясно, что в истории повторяется сюжет с Понтием Пилатом. Вторично, а может быть и не вторично в истории, первое лицо, от которого ждали чрезвычайного решения, решил «умыть руки». Стало понятно, что советское государство находится на грани самоуничтожения.
Страусиная политика Москвы сводила на нет усилия по удержанию ситуации под контролем в значительной мере, поскольку лидеры коммунистических партий Армении и Азербайджана — уже не были послушны Центру и лавировали между требованиями Москвы и общественностью, находящейся на грани неповиновения в своих республиках.
Но все-таки кое-какие меры были приняты и в мятежный Степанакерт были введены войска. Они спокойно, но достаточно жестко вытеснили митингующих с площади. По всей вероятности и у одних, и у других, не было еще приказаний действовать с применением соответствующих устрашающих факторов.
После ввода войск отношение к нам сразу изменилось в худшую сторону. Уже не было приветливых улыбок, злобно и с угрозой смотрели те, к кому члены группы смогли обратиться, и общение теперь стало весьма затруднительным. Нам уже не предлагали на выбор блюда в обкомовской столовой, куда мы еще имели доступ, а молча накладывали на тарелки то, что было под рукой. Членов комиссии стали просто избегать. По всей вероятности работникам областных учреждений и организаций было дано указание сократить с нами общение до минимума и игнорировать нас как только можно.
Рядом с нами, время от времени, появлялись скрывавшиеся где-то в отдалении хмурые мужчины с бородами, молча наблюдавшие за нашими разговорами и передвижениями. Когда мы пытались завести разговоры с людьми, сразу находились личности, причем часто женщины, которые истерично начинали голосить о Сумгаите, называли нас «Русскими, продавшимися азербайджанцам за бутылку водки», «Алкоголиками, спившимися в Баку и засланными в Степанакерт» и тому подобное. Были попытки заплевывать, но быстро прекращались бородачами. Зато из-за спин часто показывали обрезки арматуры или толстые палки. Мы поняли, что время доверительных и в какой-то мере доброжелательных разговоров и бесед ушло. Особенно было очень жалко смотреть на армян, приехавших с нами. Их было всего человек четыре или пять. То, что им пришлось выдержать и услышать в свой адрес, было не сравнимо с тем, что слышали мы — русские.
В принципе мы были готовы к подобному повороту событий, но было крайне неприятно ощущать себя под постоянным недружелюбным контролем. Но мы все также имели возможность ходить по городу, наполненному патрулями. Войска базировались на территории расположенного в городе полка, и мы имели возможность посмотреть и оценить солдатское житье. Офицеры, особенно русские, не скрывали от нас своих мыслей по поводу происходящего. С тревогой говорили о том, что руководство обеих республик попустительствует экстремистам, что Москва явно не понимает, и что еще хуже, не хочет понимать, чем может закончиться это уже почти вооруженное противостояние. Офицеры – армяне больше молчали, но было видно, что и им, во всяком случае многим, не нравится то, что происходит в области, в самой Армении, но особенно – в Азербайджане. Но и те, и другие осуждали бездействие Центра.
Молодые русские ребята, патрулируя город, мало что понимали в происходящем. Они выполняли распоряжения командиров и пока с интересом вглядывались в «лица кавказской национальности». Несмотря на контроль над местными средствами массовой информации, исправно работало радио, выходили местные газеты, печатались листовки, которые раздавались молодым солдатикам юными степанакертцами. Резко увеличилось число пионеров: ну как привлечешь за противоправные действия ребенка с красным галстуком на груди?
Стали появляться корреспонденты столичных газет и журналов. Скажу откровенно, знакомство с ними было хорошей школой, но не особенно приятной. Шикарно одетые москвичи с самодовольным видом прогуливались по улицам города, обвешанные блестящей фотоаппаратурой, заранее предвкушая наличие сенсационных фактов и ситуаций, задавали идиотские вопросы и с умным видом записывали ответы в переплетенные кожей блокноты, чтобы быстро передать информацию в центральные газеты.
Многих не помню, но один, особенно молодой парень из, если мне не изменяет память «Московского комсомольца», был особенно настырен. Он первый оказывался там, где собиралась мало-мальски солидная куча народа. Из его вопросов я понял, что газета его направила собирать материал, абсолютно не вдаваясь в историю, скажем так, взаимоотношений народов – соседей и в историю, вообще. Ему было все равно с кем и как говорить. Он метался от одной группы к другой, нисколько не интересуясь, как его вопросы будут восприняты взвинченными до предела людьми.
Жил он в гостинице, на нашем этаже, и мы с ним довольно быстро познакомились. Узнав, что я социолог, историк, да еще и давно публикуюсь в бакинской прессе, он проникся ко мне интересом, как к русскому, каким-то образом, оказавшемуся в этом городе. Мои объяснения о том, как надо себя вести в такой непростой ситуации, его не волновали. Из его слов я понял, что редакция послала его в Степанакерт не для того, чтобы он разобрался в ситуации, а как репортера, что бы он ежедневно гнал в редакцию информацию «с места событий». Все другие моменты его, коренного москвича, не интересовали.
Несколько раз я предупреждал его, что подобная всеядность, неразборчивость к происходящим событиям, пренебрежение к людям и подобный поиск сенсаций может окончиться не особенно хорошо. Так и получилось. Не знаю, то ли ему изменило журналистское чутье, то ли он, с московским самомнением великоросса, перестал особо задумываться, в какой обстановке он добывает информацию. Я вовремя оказался с ним рядом, когда он разговаривал с группой еще оставшихся в Степанакерте азербайджанцев. По всей вероятности разговор уже шел к концу, и я, подойдя к нему, услышал его реплику: «Ну и отдайте вы армянам этот Карабах, зачем он вам нужен?» Хорошо, что азербайджанцы, услышав его слова, остобенели и несколько секунд находились в шоковом состоянии. Я успел, ухватив его за шикарную кожаную куртку, выдернуть его из толпы от уже приходивших в себя людей, и отшвырнув подальше, крикнул: «Беги!» сначала он не понял, почему, но, увидев глаза тех, кто только что, внимал ему, как столичному журналисту, весьма шустро пошел прочь. «Сахлар» (стойте), сказал я тем, кто был рядом. «Гяль бура!» (идите сюда), тем, кто кинулся за ним. Собрав людей вокруг себя, я объяснил им, что особенно на него обижаться не надо. Он не виноват, что его, абсолютно не знакомого с положением дел, московской начальство послало туда, где нервы у всех напряжены до предела и каждое слово взвешивается на весах и оценивается потому, как оно сказано, где и при каких обстоятельствах.
Вечером, отыскав его в гостинице, я весьма серьезно посоветовал ему не появляться больше на улицах города, а еще лучше – побыстрее уехать из города и не накалять и без того непростую обстановку, давая дурацкие советы и ведя разговоры, которые только накаляют ситуацию. На следующий день парень уехал. Репортажи его я не читал. Досадно было лишь то, что по таким репортажам с места событий население страны составляло картины, происходящие на южных рубежах страны.
Знакомство с будущим президентом Армении
Настала пора рассказать, как я познакомился с будущим президентом Армении Робертом Качаряном.
Произошло это уже к концу нашей так называемой командировки. После того, как от митингующих была освобождена площадь перед обкомом партии, народ больше всего стал «кучковаться» на территории городских предприятий и организаций. Там они получали конкретные указаний, чем заниматься и что делать. Тактика была выбрана достаточно грамотно: ведь не могут патрули отслеживать все промышленные объекты и производства, находящиеся в городе. Собственно, в Степанакерте никаких эксцессов не происходило. Просто народ выходил на работу, разбредался по рабочим местам или стоял толпой у входа, и вечером, соблюдая введенный комендантский час, расходился по домам.
Наша задача, как мы определили, заключалась в определении нервозности и накала страстей не только населения города, а конкретно его работающей части. Мы ошибочно полагали, что рабочий класс будет более расположен к позитивному мышлению и, возможно, с ним будет проще найти общий язык. Но, увы, как в Степанакерте, так и в Баку рабочий класс уже не был в состоянии прислушаться к трезвым словам. В этом отношении теоретик анархизма князь Кропоткин, видимо был умнее теоретиков марксизма-ленинизма. Чувство свободы и анархия всегда пьянит обывателя, вырвавшегося из — под опеки тоталитарного режима. Да еще имея конкретные цели и конкретных руководителей.
Несмотря на то, что для посещения промышленных предприятий нам были предоставлены машины (с этой стороны препятствий не было), по всей вероятности был дан наказ общаться с нами как можно реже и держаться подальше. Руководители предприятий не то чтобы нас не принимали, их просто «не было на месте», «они вышли по делам», «ушли в обком партии» и тому подобное. За нами следом шли «машины сопровождения». Во-первых для того, чтобы отсечь нас от людей, во-вторых, не допустить напряженности и накала страстей. Впрочем, работники, того или иного предприятия, завидев бородатых парней, выходящих из сопровождающей нас машины, сами были не склонны вести с нами разговоры и молча удалялись куда-нибудь подальше. Хуже всего было то, что везде рефреном и повтором звучало слово «Сумгаит». И здесь все доводы были бессильны.
Вот так мы и оказались на территории Степанакертского шелкопрядильного комбината. Мы беспрепятственно смогли пройти на территорию и нас проводили в помещение партийного комитета. Секретарь парткома оказался невысокий, начинающий лысеть моложавый мужчина, с приятным тембром голоса, встретивший нас спокойно и даже, как мне показалось, доброжелательно. Но Роберта (Робика, как уже к вечеру стали его называть, перешедши на «ты») выдавали глаза. Мне запомнилось, что за время наших встреч он очень редко смотрел прямо в глаза собеседника. Взгляд его становился иногда рассеянным, иногда остановившиеся, как у человека, просчитывающего заранее различные повороты беседы. Откровенного разговора так и не получилось. Уже потом, в Баку, анализируя наши встречи, я понял, что ему было весьма непросто разговаривать с нами. Он должен был весьма внимательно следить за своей речью. По всей вероятности, он уже был информирован, что руководители «Крунка» не сегодня, завтра будут арестованы и препровождены в Москву. Поэтому он очень внимательно следил за своей речью и разговаривал с нами через силу. Сколь раз я не анализировал сказанные им фразы, я так и не смог все эти обрывки связать вместе. По всей вероятности, в то время он, не зная еще как повернуться события, не мог сказать ни твердое «Нет», ни такое же твердое «Да». Впрочем, понятно, что положительного решения мы от него бы все равно не услышали.
Во время встреч нас поили чаем, угощали бутербродами, но результативность таких мероприятий была нулевая. Все наши слова разбивались о стену упорства в своей правоте. Других доводов не принималось. Реплики были похожи одна на другую: «Мы все равно правы»; «Мы не хотим быть вместе»; «Это наша земля»; «Историческая справедливость…». Под конец последней беседы я сказал Качаряну, что все затеянное националистами Армении и Карабаха и вовлечение в свои амбициозные и неправедные дела массы оглупленного населения, даром им не пройдет. «Армения, сказал я Роберту, — при всем своем желании, проглотить Карабах не сможет. У нее на это нет ни сил, ни возможностей. Ее экономика не потянет непосильный груз забот, так как Карабах не настолько богат, чтобы не только обеспечивать себя, но еще и Армению. Ты увидишь, что из вашей затеи не получиться ничего хорошего, а горе, которое вы принесли на эту землю, будет неизмеримо».
По его выражению лица было ясно, что как бы там ни было, он пойдет до конца. Возможно, лидеры» Крунка» действительно думали, что им удастся весьма быстро разрешить все возникающие вопросы, связанные с Нагорным Карабахом. А возможно, Роберт уже тогда решил идти выше и достичь своего нынешнего поста через кровь и страдания своего и соседнего народа.
Срок нашего пребывания подходил к концу. Результаты были весьма мало утешительными, но мы знали, что большего мы сделать не можем. Командир введенного воинского контингента собирался лететь в Баку с отчетом о положении дел и преложил нам помочь, тем, кто не боится лететь на его небольшом самолете в Баку.
Перед отправкой, пока мы ждали военный транспорт, который доставил бы нас к самолету, узнав, что мы уезжаем, нас окружили пожилые женщины, проживающие и работающие в гостинице. В ходе последней беседы одна из бабушек обратилась ко мне с вопросом о том, чей же будет Карабах. «Вот вы историк, многое узнали о Карабахе, пока были здесь, как на ваш взгляд, русского человека, чей будет Карабах?»
«Карабах будет мой», ответил я.
«Как ваш?», оторопело спросила старая армянка.
«Очень просто. Ведь в свое время, согласно условиям весьма давнего договора, ваши мелики, правители Карабаха, добровольно вошли в состав Российской империи, когда ни Азербайджана, ни Армении, как самостоятельные государства, не существовали. По сути, вы сейчас спорите, кому будет принадлежать кусок России», ответил я.
Мой ответ старым женщинам явно не пришелся по душе.
«Исторически — это наша земля. И мы отсюда никуда и никогда не уйдем», было заявлено мне.
«Но вас отсюда никто и не гонит. Наоборот, вы гоните с этой земли других, тех, которые так же как вы, весьма долго на ней жили. Мы можем так далеко зайти, если будем восстанавливать подобным образом право только одного народа на место его проживания в настоящее или в прошлое время».
«Мы хотим, что бы земли, на которых раньше жил и живет наш народ, сказала другая бабушка, — были только нашими. Это будет справедливо».
«Это не будет справедливо. Ведь если таким образом восстанавливать прошлое и устанавливать старые границы, прольется очень много крови и будет столько жертв, что ни один здравомыслящий политик на это не пойдет. Тем более, что с этой земли вас никто не гонит».
«Мы хотим, чтобы эта земля была наша, и только наша», сказала тихо и непримиримо третья бабушка.
Я понял, что в данном случае мнение этих женщин было сформировано давно, прочно и надолго и теперь вряд ли можно было их хоть в чем — то разубедить. Накопленная веками память о всем нехорошем, что пришлось пережить армянскому народу, мрачно и тяжело ворочалась в груди каждой из этих женщин. Ефремов был тысячу раз прав, подумал я, вспомнив роман Ивана Антоновича «Час быка», с его теорией инфернального развития человечества. У многих представителей древних наций инфернальное состояние сознание превалирует над остальными чувствами, не давая логически думать и подводить разумную базу под настоящее и столь же разумно думать о последствиях в будущем.
«Теперь я понимаю, почему в гербе вашей республики кусок чужой земли», сказал я. Бабушки не поняли: «Какой кусок»? – «Как какой, гора Арарат». «А, вы об этом. Когда — нибудь, она снова станет нашей», сказали мне представительницы великого и многострадального народа. «Интересно, подумал я, — знают об этом турки или нет».
Подошел автобус и мы поехали на аэродром, что бы через сорок минут приземлиться в пригороде Баку.
Впоследствии мы узнали, что многие активные деятели «КРУНКА» были арестованы и препровождены в Москву. Был ли среди них Качарян, мне было неизвестно.
ЦК КПСС был весьма недоволен развитием ситуации. В отставку были отправлены руководители компартий обеих республик — Кямран Багиров и Карен Демирчан. Их места заняли Абдурахман Везиров и Сурен Арутюнян. Для представления новых первых секретарей на внеочередных партийных форумах в Баку и Ереван были делегированы два члена Политбюро – сторонник линии перестройки Александр Яковлев — в Армению, а консерватор Егор Лигачев — в Азербайджан. Это было серьезной ошибкой Москвы. Яковлев посочувствовал армянам. Лигачев же в Баку решительно отстаивал позиции Азербайджана — и это заявление было с благодарностью встречено азербайджанцами.
Назначение на должность новых руководителей в Армении и Азербайджане не смогло положительно повлиять на обстановку.
1988 год. Лето. Противостояние
15 июня Верховный Совет Армении принял резолюцию, которая формально одобрила идею присоединения Нагорного Карабаха к Армении. Это решение положило начало тому, что впоследствии было названо «войной законов».
17 июня азербайджанский Верховный Совет принял контррезолюцию, в которой вновь подтверждалось, что Нагорный Карабах является частью Азербайджана.
Постановление Президиума Верховного Совета СССР от 18 июля 1988 года, подтвердившее безусловное сохранение статуса Нагорно-Карабахской автономной области в составе Азербайджанской ССР, было встречено в Баку со сдержанным одобрением, с известной надеждой на нормализацию политической ситуации в регионе.
12 июля областной Совет в Степанакерте одобрил постановление еще более жесткое, чем то, которое было принято в феврале: он проголосовал за односторонний выход области из состава Азербайджана и за переименование Нагорного Карабаха в «Арцахскую Армянскую Автономную Область».
18 июля в Москве Президиум Верховного Совета СССР принял решение о том, что Нагорный Карабах остается в составе Азербайджана. В своем заключительном слове Горбачев объявил: «Сегодняшнее совещание Президиума показало, что у азербайджанцев больше самокритики, чем у представителей Армении». 25 июля ЦК КПСС и Президиум ВС СССР приняли постановление «О практических мерах по реализации постановления Президиума Верховного Совета СССР по вопросу о Нагорном Карабахе». В соответствии с этим решением в сентябре в Нагорном Карабахе был создан и приступил наконец к выполнению непривычных функций Комитет под руководством представителя ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР Аркадия Вольского.
Вольский согласился стать представителем Политбюро в Карабахе на «шесть месяцев». Как оказалось, ему пришлось остаться там почти на полтора года. Армяне Карабаха не особенно хотели подчиняться новому органу власти. 16 августа на митинге в Степанакерте карабахские армяне избрали Национальный Совет из 79 членов, который заявил о принятии на себя всей полноты власти в Карабахе и о намерении сотрудничать с комитетом Вольского только по собственному усмотрению. Главным направлением стратегии Вольского была социально-экономическая сфера. В первой половине 1988 года из-за забастовок были остановлены предприятия Нагорного Карабаха, что не могло не сказаться на командной советской экономике. Так, забастовка на степанакертском заводе по производству конденсаторов привела к сбоям в работе 65 предприятий Советского Союза, выпускавших телевизоры и радиоприемники. И, несмотря на все усилия Вольского, экономическое сражение было в конечном счете проиграно.
Однако, как показали события осени 1988 года, надежды, вызванные решениями, оказались необоснованными. Подтверждение конституционного статуса НКАО в упомянутом решении ПВС СССР сопровождалось двусмысленными оговорками, которые позволяли армянской стороне конфликта относиться к пребыванию Нагорного Карабаха в составе Азербайджана как к досадной формальности, не считаясь с которой можно с удвоенной энергией добиваться фактического переподчинения области властям Армянской ССР.
Таким образом, вопреки усилиям, предпринимавшимся союзным центром, армяно-азербайджанский конфликт продолжал углубляться. Все сильнее разгорался пожар межобщинной вражды между армянским и азербайджанским населением Нагорного Карабаха, в критическом положении оказалось азербайджанское население Армении, и это в свою очередь адекватно отражалось на положении армянского населения в Азербайджане.
Вот как выглядела обстановка в регионе в официальных сообщениях ТАСС и республиканского информационного агентства Азеринформ. «… Сложная, напряженная обстановка в Армянской ССР продолжает вызывать массовые перемещения азербайджанского населения из Армении в Азербайджан.
Как сообщает специальная комиссия, созданная при Совете Министров Азербайджанской ССР, азербайджанцы, прибывшие из Армении, временно размещены в 43 районах республики. ЦК КП Азербайджана предпринимает попытки нормализовать обстановку в местах компактного проживания азербайджанцев в Армянской ССР. По имеющимся данным, из Азербайджана в Армению уехало немногим более 4 тысяч армян. Однако вопреки слухам фактов размещения азербайджанцев, приехавших из Армении, в домах и квартирах уехавших армян в республике нет.
За последние три месяца не отмечено ни одного факта противоправных действий по отношению к гражданам армянской национальности, побудивших их выехать из Азербайджана».
Спровоцированы забастовки на промышленных предприятиях, в строительных организациях и на общественном транспорте. Прекратились занятия в школах.
Было организовано нападение на областную прокуратуру, имели место случаи нанесения телесных повреждений военнослужащим МВД СССР и работникам милиции, обеспечивающим общественный порядок.
18 сентября в Баку вновь начался митинг, разрешенный городскими органами власти, который быстро распространился на всю республику. Волнения среди населения подхлестывались очередной волной беженцев, продолжавших прибывать из Нагорного Карабаха. На митинге звучала обеспокоенность людей ситуацией, сложившейся в Нагорно-Карабахской автономной области, их стремление к нормализации создавшегося положения. Люди говорили: «Надоело жить и работать в такой накаленной обстановке. До каких пор будут бездействовать партийные и советские органы нашей республики? До каких пор провокаторы, стравливающие два народа, будут оставаться безнаказанными? Почему азербайджанцев увольняют с работы, изгоняют из Степанакерта и никто не может или не хочет их защитить?».
Выступающими с трибуны выдвигались еще более категорические требования немедленно восстановить законность («иначе сами восстановим!»), все более жесткие обвинения в адрес местных властей в неспособности защитить интересы и права граждан республики, справиться с нарушителями законов в НКАО.
Звучали требования твердых гарантий безопасности для азербайджанского населения Армении. Впервые зазвучали требования о предоставлении автономии азербайджанскому населению Армении. Остро ставился вопрос о скорейшем восстановлении правопорядка в НКАО, некоторые видели выход вообще в ликвидации административной автономии области.
Однако эскалация агрессии продолжалась. Сентябрь 1988 года был отмечен невиданным доселе кровавым столкновением вооруженных азербайджанцев и армян. Пролитая кровь, убитые люди и десятки раненых трагически отразились на несчастных судьбах этнических меньшинств в городах Карабаха.
Обострившаяся ситуация вынудила Москву по согласованию с руководством Азербайджанской Республики ввести 21 сентября на территории Степанакерта и Агдамского района режим особого положения и установить комендантский час. Таким образом, вслед за Сумгаитом еще на одной территории Азербайджана власти вынуждены применить силу для нормализации обстановки. С каждым новым витком развития карабахского кризиса масштабы использования властью чрезвычайных мер возрастали. В силу вступали другие законы – цепной реакции насилия, неуправляемого, стихийного поведения толпы.
Было очевидно, что введением чрезвычайного положения невозможно изменить политическую ситуацию в НКАО. По закону сообщающихся сосудов рост антиазербайджанизма в Армении провоцировал антиарменизм в Азербайджане; чем ожесточенней происходило межобщинное противостояние в Нагорном Карабахе, тем острее становилась реакция населения республики на бедственное положение карабахских азербайджанцев.
Жестокость доходила до того, что для беженцев оставляли лишь один путь в изгнание – заснеженные горные перевалы, где десятки раздетых людей, прежде всего дети, нашли себе могилы. А те, кто ценою жутких мучений дошли до Баку, Сумгаита, Гянджи, не могли сдержать своего гнева. Им, в большинстве своем мирным крестьянам, трудно было понять, что они стали жертвой политики деструктивных, националистических сил, фактически захвативших власть в Армении.
Политика геноцида и выдавливания азербайджанцев с территории Армении сопровождалось грубой дискриминацией их конституционных прав, отказом от удовлетворения национальных и культурных интересов. Почти триста тысячи азербайджанцев, проживавших в Армении до 1988 г. компактными крупными группами, не имели никаких признаков даже национально-культурной автономии.
Националистические заправилы Армении могут гордиться своим достижением – эта республика после изгнания азербайджанцев стала единственной в СССР с моноэтническим составом населения. Претворен в жизнь вожделенный лозунг «Армения для армян».
Изгнание десятков тысяч азербайджанцев из Армении в ноябре 1988 года послужило детонатором, взорвавшим и так неспокойную ситуацию в Баку, где начались массовые демонстрации протестов. Баку до тех пор еще не знал столь многолюдных несанкционированных митингов и шествий. Огромную центральную площадь столицы республики, носившую имя Ленина, переполняла учащаяся молодежь, представители творческой интеллигенции, рабочие, служащие. Стихийное скопление множества людей быстро превратилось в массовое собрание граждан, манифестирующих свое отношение по поводу событий вокруг НКАО. Разумеется, собрание неоднородное: среди собравшихся много разных людей, объединенных одной общей темой – «армянские притязания на НКАО и бездействие центральных и республиканских властей.
Людей объединяла потребность выразить солидарность с соотечественниками, пострадавшими в Армении и Карабахе; информационный голод и потребность разобраться, обсудить происходящее; ощущение растущей нестабильности вызывает потребность выразить общую тревогу, предчувствие надвигающейся беды.
Сообщение Азинформа: «Правительством республики совместно с комендантом особого района города Баку генерал-полковником И. Тягуновым принимаются меры по вывозу семей из населенных пунктов компактного прожи6вания азербайджанцев в Армении ввиду их тяжелого положения. Вывезено 3800 человек из Масисского района, 400 человек – Спитакского, 450 чел. – Араратского, 150 чел. – Калининского, 482 – Кирова6канского, 614 – Степанаванского. Они временно были размещены в перевалочных пунктах, откуда направляются в места дальнейшего поселения. Правительством республики определено 40 районов, где будут размещаться беженцы. Местные партийные и советские органы, предприятия торговли и быта, учреждения здравоохранения и культуры готовы к их приему. Министерствами и ведомствами предусматривается первостепенное обеспечение этих семей строительными материалами и сборнощитовыми домами».
Из обращение военного коменданта особого района г. Баку генерал-полковника М.Тягунова: «Дорогие товарищи! Жители и гости города Баку! Сейчас, когда проблема беженцев надвинулась на всех нас, как грозовая туча, нам не до митингов. У всех нас одинаковая боль той трагедии, которая, к сожалению, стала реальностью. Настала пора остановиться, одуматься, оказать незамедлительную помощь людям, попавшим в беду. Мы все должны быть едиными в выполнении этой благородной, гуманной и неотложной задачи.
Прошу жителей города Баку и его гостей соблюдать спокойствие, организованность и порядок. У войск особого района нет иной задачи, кроме защиты жизни, чести и достоинства каждого гражданина Союза Советских Социалистических Республик в пределах границ города.
Военный комендант особого района г. Баку генерал-полковник М.Тягунов».
В записке ЦК КПСС «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР» от 23 ноября 1988 года констатировалось: «Развитие событий в Азербайджанской и Армянской союзных республиках, вокруг Нагорного Карабаха приобретает все более опасный характер. Ширится забастовочное движение, увеличивается количество несанкционированных митингов и демонстраций. Выступления и действия их участников становится все более агрессивными и неконтролируемыми, перерастают в массовое неповиновение». Центр отмечал, что «правовыми средствами пресечь эти антиобщественные действия не представляется возможным» (Цит. по книге «Гейдар Алиев» М. «Молодая гвардия». 2005 г.).
В самой Армении в это время царил хаос и разгул насилия. Банды армянских боевиков совершали набеги на азербайджанские деревни, терроризировали жителей, сжигали их дома. К концу года в сельских районах Армении были покинуты десятки деревень, из которых были изгнаны более 200 тысяч постоянно проживавших в Армении азербайджанцев и «присоединенных» к ним курдов-мусульман. …Спасаясь от преследователей, гонимые страхом, плохо одетые, незащищенные от морозов тысячи мужчин, женщин, стариков с детьми на руках пробирались сквозь снежные сугробы, через горные перевалы, замерзая, поги6бая, теперь уже от холода. С этого момента в Армении больше не осталось азербайджанцев. За этим трагическим финалом – длинная цепь исторических событий, начинавшихся более ста лет назад.
Возникла своеобразная система взаимообменов, когда многие азербайджанцы продавали свои дома армянским переселенцам, бежавшим из Азербайджана. Вадим Бакатин, будучи министром внутренних дел Советского Союза в конце 1988 года выезжал в Армению и в Азербайджан, чтобы попытаться остановить массовые депортации. Он встречал запуганных азербайджанцев недалеко от города Спитака в Армении и запуганных армян в азербайджанском городе Кировабаде. Все они просили о защите, обеспечить которую Центр был не в состоянии.
В конце ноября – первых днях декабря создалась жуткая атмосфера. Некоторые из митингующих настолько потеряли чувство ответственности, что, не разбираясь, несли буквально все, что приходило на ум. Как можно назвать митингом собрание, где не дают возможности говорить аксакалу, всем существом своим связанному с народом, землей?! Одни и те же лица, распределившие между собой обязанности и места на трибуне, дирижировали массой.
Объективности ради замечу: отдельные проявления хулиганства имели место еще в первые дни митингования. А день разгона участников митинга стал днем злостной преступности и очевидных диверсий. Оставшись ни с чем, авантюристические группы еще больше разбушевались… переворачивали машины, избивали людей, громили окна и двери магазинов, учреждений и организаций.
Итак, второй этап, или вторая волна, стихийно формировавшегося массового протестного движения достиг кульминации ко второй половине ноября – началу декабря. Резко обострившаяся политическая обстановка была отмечена рядом противоречивых, ярко проявивших себя особенностей, сыгравших существенную роль в последующем развитии этнополитического кризиса в Азербайджане.
С ноября митинги стали перманентными, участники ночевали на месте их проведения. Выявились лидеры, националистически настроенные, циничные и смелые ораторы, усиливающие своими речами антиармянские настроения. С высоты девятого этажа Дома Правительства, где приходилось дежурить ночами, можно было услышать их выступления и то, как площадь реагировала на них. В первых числах декабря, после долгих уговоров вызванные части милиции, силой очистили площадь. Были убраны все палатки, очищены от мусора, остатков пищи емкости фонтанов, превращенные в отхожие места. Оружие не применялось, раненых не было. Но, те, кто простаивал на площади, уже ощутили слабость власти. К тому вожаки определили цели – ЦК и райкомы партии. И толпы стали прибывать к этим помпезным, выделяющимся на фоне остальных зданий Баку, партийным зданиям. Наш райком Низаминского района, где я являлся председателем Совета по изучению общественного мнения, стоял на возвышенности, рядом со станцией метро «Нефтчиляр». Сверху, из окна райкома, было хорошо видно, как из выходов станции, как из нефтяной скважины, через ровные и короткие промежутки времени выплескивалась почти такая же черная, как и сама нефть, толпа людей, разливаясь и постепенно поднимаясь все выше и выше к зданию…
Анатолий УРАЛОВ, историк, социолог. Специально для РиА Вести
(Продолжение следует)